«Жизнь продолжается, даже когда я сплю и ничего не знаю о ней и о себе тоже. Я — сон Бога. И если на другом конце мира бабочка пошевелит крылышками — здесь всё изменится. Вы открываете дверь и входите в комнату, а впереди еще одна дверь, а за ней — следующая: анфилада — пространство — нескончаемый путь. И если вы не хотите умирать — не стойте долго на одном месте. Жизнь — это разлука. Я не хочу разлучаться. Жизнь — это встреча. Давай встретимся сей-час, потому что другого времени у нас не будет…»
Я не могу постоянно думать, когда живу. Конечно, очень быстро двигающийся объект имеет больше шансов столкнуться, врезаться куда-нибудь, во что-нибудь. Этим объектом могу быть я, да что значит — могу, я и есть ненаправленная сила, несущаяся в потоке. «Пролетая» над Парижем, я могу задеть даже Эйфелеву башню, и будет больно мне. Когда больно случается много раз, я все же чему-то научаюсь, иногда мне даже удается замедлить движение или остановиться на мгновенье (потереть ушибленное место). Это первая часть урока. Но вторая и основная — понимание того, что при моих бездумных действиях — больно не просто мне, может быть больно и другому, в кого я врезаюсь, влетаю, вмешиваюсь. Но это уже высший пилотаж.
Человек боится вечности, и, может быть, поэтому он смертен, ведь невозможно представить, что поезд, в который ты однажды сел на какой-нибудь станции, будет идти дальше без остановок и никуда, и никогда не приедет. Это значит, что в мире нет такой точки, в которой твоя мечта и твоя жизнь сольются воедино, как две пересекающиеся линии на твоей ладони. И ты не узнаешь, достигнута ли та цель, ради которой был куплен билет на последние деньги: билет в один конец. Мы боимся умирать как раз потому, что можем не успеть понять — для чего мы отправились в путь, а не потому, что рельсы когда-нибудь закончатся.
«Знаешь ли ты, как родилась Голубая Рыба? Огромная икринка — круглая, как шар, плыла в Океане, потому что не нашлось такого места — таких водорослей, которые могли бы удержать ее на себе. У нее не было ни братьев, ни сестер, как бывает у обычных рыб, рожденных из гроздей икринок, и рассеянных по всему Океану так, что никто из них не помнит родства своего. Она была одна-единственная — светящаяся и прозрачная, вбирающая в себя силу звезд, разрастаясь всё больше и больше из солнечной капли, пока не стала плотью и не выпила столько света вокруг, что жизнь ее вырвалась наружу, разорвав оболочку, в которой Голубая Рыба плыла до сих пор, не зная себя». («Полёт Голубой Рыбы. Странствие пятнадцатое»).
